Прошлой ночью небо осталось чистым, светила яркая луна и волны бомбардировщиков безжалостно накатывали на нас. Из ночи в ночь британцы совершенствуют свой дьявольский репертуар, частности которого мы научились распознавать безошибочно: резкий треск картечных бомб, голубиный шелест бомб, начиненных магнием, влажные шлепки фосфорных зажигательных снарядов, неугасимое зеленое пламя которых лавой растекается по крышам домов и сползает по стенам. Пожары всасывают воздух с силой почти непереносимой, выдирая его из наших легких. (Пол Расселл "Недоподлинная жизнь Сергея Набокова").
А я нашла человека, который, как и я, считает, что это гей-фанфик про реального человека)
КОРОТКО: ожидала книгу про семейство Набоковых, получила гей-роман. (х)иногда чересчур фанфик, иногда прекрасная книга. побольше бы таких фанфиков.
Люди не понимают одного: искусство — это лишь наполовину упоение, остальное — бумажная работа. Художника отделяет от бухгалтера очень тонкая линия, все, как и в рисунке, определяется тем, где она проведена.
читать дальше— Честно говоря, я не стремлюсь к овладению русским языком, — объявила она. — Ему присущ темперамент святых, медвежья манера выражать мысли и сладкий запах огромных, дымящихся свечей. В сущности, я его боюсь. Я сравнила бы этот язык с диким лесом, в который я могу забрести, а там и заблудиться — и в конце концов обратиться в зверя или, может быть, в птицу.
О том, что я стал всерьез молиться почти голому, окровавленному, свисающему с креста человеку, я никому не рассказывал.
— Услышав о твоем поступлении в семинарию, мы подумали было, что это название ночного клуба, — высказался томный, кудрявый enfant, имени которого мне теперь не припомнить
... и я со странной силой вновь переживал ту юношескую любовь, на окраину которой забредал часто и ненамеренно.
— ... все мы ищем утешения там, где его удается найти. Мое состоит в том, что когда-то я была очень счастлива. В отличие от других людей я не возлагаю надежд на Рай: я оглядываюсь назад и вижу его.
— Знаете, чего я боюсь сильнее всего, Набоков? Умереть, не заявив о моей позиции, для меня страшнее, чем гибель под бомбами. Осторожность и послушание, которые, как я всегда полагал, позволят мне выжить, привели меня к участию в делах самых омерзительных.
Все, напоминаю я себе, уже было искуплено прекрасным молодым мужчиной, пригвожденным к кресту. Мне же осталось лишь завершить мою бумажную работу.